Новая весна - Страница 35

– Войдите, – раздался голос из кабинета.

Еще раз глубоко вдохнув, Морейн открыла дверь.

В отличие от кабинета Амерлин приемная Мериан была довольно маленькой и безыскусной – стены обшиты панелями темного дерева, мебель крепкая и по большей части безо всяких украшений. Морейн подозревала, что женщины, которые были Принятыми лет сто, а может, даже двести назад, узнали бы в этой комнате каждую деталь. Стоящий у двери узкий чайный столик с резными ножками, покрытыми незнакомым узором, вполне мог оказаться и еще древнее. На одной из стен висело зеркало, рама которого еще сохранила поблекшие кусочки позолоты. У стены напротив стоял небольшой шкафчик, на который Морейн избегала смотреть: в нем хранились ремень и розги, а также туфля, которая в некотором роде была еще хуже.

Вопреки обыкновению Мериан встретила Морейн стоя, а не сидя за письменным столом. Наставница была высока – макушка Морейн едва доставала до ее пухлого подбородка; волосы Айз Седай, в которых виднелось больше седины, чем черных прядей, были собраны в узел на затылке, а лишенные возраста черты почти совсем скрывало по-матерински ласковое выражение лица. Именно чуткое отношение было одной из причин, почему большинство молодых женщин, обучающихся в Башне, находили утешение, выплакиваясь на плече у Мериан, несмотря на то что она сама частенько заставляла их плакать. Наставница действительно была доброй, мягкой и понимающей до тех пор, пока не нарушались правила. Мериан обладала настоящим Даром выискивать то, что ты больше всего на свете хотела скрыть.

– Сядь, дитя мое, – серьезно сказала она.

Морейн настороженно уселась на стул перед письменным столом Мериан. Несомненно, у нее какие-то плохие новости. Но какие именно?

– Как ни прискорбно, дитя мое, но тебе нужно об этом сказать. Король Ламан был убит вчера вместе с двумя своими братьями. Помни, что мы все – нити в Узоре, и Колесо плетет так, как желает Колесо.

– Да осияет Свет их души, – формальной фразой ответила Морейн, – и да обретут они прибежище в руке Создателя до тех пор, пока не будут рождены вновь!

Брови Мериан взлетели вверх; несомненно, ее удивило то, что Принятая не разразилась слезами при известии, что в один день потеряла трех дядьев. Но Мериан не знала Ламана Дамодреда, человека холодного, сжигаемого честолюбием – единственным горячим чувством, доступным его ледяному сердцу. По мнению Морейн, он оставался неженатым лишь по той причине, что даже приманки в виде титула королевы Кайриэна было мало, чтобы хотя бы одна женщина согласилась выйти за него замуж. Морессин и Альдекайн были еще хуже; пыла у каждого из них хватило бы на десяток мужчин, но они расходовали его на гнев и жестокость. И на презрение к ее отцу за то, что тот был ученым и поэтому взял второй женой такую же, как и он сам, вместо того, чтобы посредством женитьбы добыть новые земли и связи Дому Дамодред. Морейн, конечно, будет молиться за их души, однако гораздо больше ее печалила участь Джака Винна, чем всех троих дядьев, вместе взятых.

– Это потрясение, – пробормотала Мериан. – Ты потрясена, но это пройдет. А потом, приходи ко мне, дитя мое. До тех пор тебе не нужно никуда ездить. Я доложу Амерлин.

Наставнице Послушниц принадлежало решающее слово во всем, что касалось послушниц и Принятых. Мериан, должно быть, вывело из себя то, что Тамра отправила их за пределы города, с ней не посоветовавшись.

– Спасибо, вы так добры ко мне, – быстро проговорила Морейн, – но прошу вас, не надо. Мне станет легче, если у меня будет какое-то дело, если я буду вместе с подругами. Если я завтра останусь здесь, то буду совсем одна.

Мериан посмотрела на нее с сомнением, но тем не менее промолвив еще несколько успокаивающих слов, в попытке облегчить боль, которую, по ее очевидному убеждению, Морейн скрывала, Наставница Послушниц отпустила девушку. Вернувшись к себе в комнату, Морейн обнаружила, что оба светильника зажжены, а в камине потрескивает пламя. Работа Суан, не иначе. Она подумала, не заглянуть ли ей к Суан, но к этому времени та, несомненно, уже крепко спала.

Морейн могла пойти поужинать – ужин должны подавать еще в течение по крайней мере часа, – но, отбросив все мысли о еде, она провела это время на коленях, молясь за души своих дядьев. Это была епитимья. Она не собиралась становиться одной из тех сестер, что накладывали на себя епитимью при каждом удобном случае – чтобы достигнуть равновесия в жизни, как они заявляли. Она считала подобное глупостью, выставляемой напоказ, – однако Морейн должна была почувствовать хоть что-то после гибели своих кровных родственников, какими бы ужасными людьми те ни были. Иначе было бы неправильно. Лишь когда, как она знала, в обеденных залах уже суетились служанки со швабрами, Морейн позволила себе подняться с пола, снять одежду и помыться, подогрев воду тоненькой струйкой Огня. Холодная вода была бы еще одной епитимьей, но всему есть свои пределы.

Погасив светильники, она сплела малого стража, чтобы ее сны не влияли на сны других. Такое вполне могло случиться с теми, кто умел направлять Силу: их соседи иногда обнаруживали, что смотрят чужие сны. Забравшись под одеяло, Морейн поняла, что действительно очень устала, и сразу уснула. К несчастью, вместе со сном пришли кошмары. Ей снился не кто-то из умерших дядьев и даже не Джак Винн. Нет, она видела младенца, лежащего на снегу на склоне Драконовой Горы. В угольно-черном небе сверкнула молния, а громом был его детский крик. Она видела юношу без лица, и в этом сне тоже сверкнула молния, которую он призвал с небес. Пылали города. Пылали целые страны. Дракон был Возрожден. Морейн проснулась в слезах.