Новая весна - Страница 106

106

Вожак плотоядно посмотрел мимо Лана на Элис. Возможно, ему казалось, что его улыбка лучится дружелюбием.

Ничего хорошего предложение не сулило. Грабители не хотят потерь со своей стороны, если их можно избежать, но если сдаться, то тогда ему, Букаме и Рину почти наверняка перережут глотки. По всей вероятности, они не намерены убивать Элис, пока не решат, что она для них опасна. Если у нее в рукаве есть какие-то трюки с Единой Силой, то Лан вовсе не против, чтобы она...

– Как смеешь ты вставать на пути Айз Седай? – прогрохотала Элис, и это действительно был гром, от которого кони разбойников зафыркали и затанцевали. Дикий Кот, знающий, что означают брошенные поводья, оставался спокоен под Ланом, ожидая нажима коленом и пяткой. – Сдавайтесь, или мой гнев обрушится на вас!

И алая вспышка с громким ревом разорвалась над головами головорезов, отчего несколько лошадей испуганно взбрыкнуло, так что двое скверных седоков шлепнулись на дорогу.

– Говорил же тебе, Кой! Она – Айз Седай, – заскулил лысый толстяк в слишком маленьком для него нагруднике. – Разве нет? Я же говорил – Зеленая сестра с тремя Стражами.

Тощий, не отводя взгляда от Лана – или, вернее, от находящейся позади него Элис, – наотмашь ударил толстяка по лицу тыльной стороной ладони.

– Сдаваться теперь? Вот еще! Нас все равно пятьдесят, а вас – всего четверо. Даже если б грозили виселицей, мы все ж рискнем. Посмотрим, скольких вам удастся убить раньше, чем мы вас одолеем.

– Хорошо, так и быть, – согласился Лан. – Но если я сосчитаю до десяти и кого-то из вас увижу, тут-то все и начнется. – С последними словами он громким голосом начал считать.

Не успел он досчитать и до двух, как разбойники галопом устремились к лесу; на счет «четыре» спешенная парочка оставила попытки забраться в седла обезумевших животных и на своих двоих во все лопатки бросилась прочь. Преследовать их необходимости не было. Топот и хруст кустов, через которые лошадей гнали напролом, а не в обход, быстро затихли вдалеке. В сложившихся обстоятельствах все кончилось как нельзя лучше, и на лучший исход нельзя было и надеяться. Правда, Элис вовсе так не считала.

– Вы не вправе были отпускать их, – с негодованием заявила она. Глаза ее гневно сверкали, когда она по очереди пронзала спутников своим возмущенным взглядом. Она даже объехала их кругом на своей кобылке, чтобы каждый несомненно получил свою долю ее возмущения. – Напади они, я бы воспользовалась против них Единой Силой. Сколько еще людей они ограбят и убьют, над сколькими женщинами надругаются, скольких детей оставят сиротами? Мы должны были сразиться с ними, а тех, кто выжил, передать в руки ближайшего магистрата.

Лан, Букама и Рин поочередно пытались убедить ее, насколько маловероятно, чтобы в схватке уцелел хотя кто-то из них четверых: чтобы избежать виселицы, разбойники стали бы биться отчаянно, и численный их перевес неминуемо бы сказался. Тем не менее она, по-видимому, осталась при своем мнении, полагая, что ей по силам в одиночку разделаться с полусотней нападавших. М-да, очень странная женщина.

Будь то грозы или разбойники, но таких напастей Лан вполне ожидал в этой поездке. С дурацким поведением Рина и сетованиями Букамы тоже можно было примириться, сочтя их само собой разумеющимися. Но Элис оказалась ко многому слепа, и в этом-то было все дело.

В первую ночь он сел в лужу в знак того, что осознает свою вину. Раз уж им продолжать путь вместе, лучше все раздоры закончить сейчас же и с честью. Пусть видит, что он готов примириться. Только вот она об этом и думать не желала. Всю вторую ночь она сама не сомкнула глаз до рассвета и ему не дала. Стоило Лану клюнуть носом, как на него обрушивались резкие удары невидимых розог. На третью ночь в его одежду и в сапоги каким-то неведомым образом густо набился песок. Что сумел, Лан вытряс, но без воды совершенно избавиться от песка невозможно, так что потом весь дневной переход песчинки скрипели на зубах и царапали кожу. А ночью после стычки с разбойниками... Он никак не мог уразуметь, каким образом она исхитрилась напустить ему под белье муравьев и как ей удалось заставить их всех кусать его разом. Нет сомнений, все это ее рук дело. Когда Лан открыл глаза, Элис стояла над ним и, кажется, удивилась, что он не закричал.

Понятно, она ожидала от него чего-то, какой-то реакции, но он не понимал, чего именно. Если она чувствует, что не получила в достаточной мере возмещения за то, что промокла, тогда у этой Элис сердце точно кусок льда. Но любая женщина имеет полное право устанавливать вину за нанесенное оскорбление или ранение, и здесь нет других женщин, которые могли бы призвать ее положить всему конец, если жестокость, по их убеждению, перейдет за грань справедливости. Лану оставалось лишь одно – терпеть, пока их отряд не доберется до Чачина. Вечером следующего дня Элис обнаружила возле лагеря куст волдырника, и Лан, к своему стыду, едва не потерял терпения.

Об этом инциденте он, разумеется, ни словом не обмолвился ни Букаме, ни Рину, хотя и был уверен, что им о происшедшем прекрасно известно, но в душе он уже начал молиться, чтобы следующим утром впереди показался Чачин. Возможно, Эдейн и подослала женщину следить за ним, но такое начало заставляло его подумывать, что она все же намерена его, в конце концов, убить. Медленно и не спеша.

* * *

Морейн никак не могла понять упрямства этого Лана Мандрагорана, хотя Суан и утверждала, что, коли дело касается мужчин, слово «упрямство» совершенно излишне, мужчины и упрямство – это одно и то же. Морейн добивалась одного – чтобы он выказал хоть какое-то раскаяние за то, что кинул ее в воду. Ну, еще и извинился. Смиренным образом. И проникся должной почтительностью к Айз Седай. Но тот ни разу так и не проявил ни малейшего грана сожаления! Он являл собой воплощенное ледяное высокомерие, до мозга костей, до кончиков ногтей! Его откровенное неверие в ее право носить шаль было столь неприкрыто, что с тем же успехом он мог заявить об этом вслух. Какая-то ее часть восхищалась его силой духа, но только часть. Нет, она просто обязана должным образом приструнить его. Вовсе не требуется приручать его – полностью послушный мужчина не нужен никому, даже самому себе, – но необходима уверенность, что он осознал свои ошибки целиком и полностью.

106